Одиссея "Варяга" - Страница 289

289

Последовательный сторонник мировой закулисы за спиной Вильгельма, это он умудрился на рубеже 1904-1906 годов нашей истории ДВАЖДЫ едва не втянуть Германскую империю в войну с Антантой. К которой, при наличии союза с Францией, ОБЯЗАНА была бы примкнуть и Россия. В итоге Германская и Российская империи столкнулись бы на полях сражений, что и было наиглавнейшей целью англосаксонского (читай: мирового семитского) банковского капитала.

Справедливости ради нужно подчеркнуть: вовсе не то, что именно русские и немцы будут взаимно уничтожать друг друга, было самоцелью "семибанкирщины". Просто наличие в противостоящих коалициях именно этих двух континентальных народов гарантировало предельно упорную, бескомпромиссную и "долгоиграющую" конфронтацию, а значит, максимально возможные прибыли международного банковского синдиката, обеспечивающего эту взаимоубийственную бойню кредитами. С последующим овладением тем, что останется от обоих противников, "за долги"...

Вот почему, убеждая кайзера предложить "октябрьский" договор царю, Гольштейн "не видел" другогих возможных вариантов развития событий, например начала превентивной войны Англии и Франции, с последующим подключением САСШ, против Германии. Причем в этом варианте для России была бы оставлена лазейка в виде сепаратного мира с Японией при англо-американском посредничестве и присоединения к Антанте. В исторических реалиях конца 1904 года это была бы гарантированная военная катастрофа и революции как для Берлина, так и для Санкт-Петербурга. Поэтому российские дипломаты закрыв глаза на "пощечину" франко-английского "сердечного согласия", немецкую идею союза вполне разумно отвергли. В их понимании война с Британией была России противопоказана под любым соусом. Более того, Ламсдорфу даже удалось сохранить в тайне германское предложение.

Именно в свете рождения Антанты, и "октябрьский" и "бьеркский" тексты несли в себе элемент взрывной провокационности, которого сам кайзер тогда не смог оценить в полной мере. Гольштейн же, ловко манипулируя заносчивостью, комплексами и фобиями кайзера, вел хитроумную игру, раз за разом выставляя Вильгельма в волчьей шкуре агрессора и возмутителя "европейского спокойствия". И не случайно, когда результат русско-японской войны стал всем окончательно очевиден, из ниоткуда всплыла "мина" марокканского кризиса, в качестве "милого дополнения" к Бьерку.

Кстати говоря, сами по себе, и "октябрьские" и Бьеркские соглашения, в силу возможности их расторжения "после предварительного предупреждения за год", были для России практически бессмысленны, поскольку в ее интересах было лишь долгосрочное соглашение с германцами. Поэтому Гольштейн прекрасно понимал: никакого союза не будет. Коллеги "по цеху" в России, типа Витте, смогут при любой реакции царя не допустить фактического заключения русско-германского союза, а английская дипломатия получит повод для начала интенсивной обработки Петербурга на предмет присоединения к "Сердечному согласию". Зато столь нужная для "большой игры" огласка агрессивных в отношении Антанты действий Германии, будет как нельзя кстати.

На деле все произошло для англо-американских банковских кругов даже лучше, чем Гольштейн и подобные ему подручные "ротшильдорокфеллеров", могли себе представить. Сконструированный Витте демонстративный отказ Николая Второго от уже подписанного им собственноручно соглашения, живо обсуждавшийся при дворах венценосцев и в прессе, не только оскорбил и унизил вспыльчивого и обидчивого кайзера. Он, выражаясь по-восточному, "лишил его лица".

Вкупе со сконструированным Гольштейном Марокканским кризисом, Бьерк вновь, фактически единомоментно поставил Германию на грань европейской войны. Но... Пушки тогда не заговорили.

Вильгельм, возможно с подачи Бюлова, Эйленбурга, Тирпитца или Миттерниха раскусил, наконец, куда ведет его страну игра "серого кардинала", и смог затормозить на самом краю пропасти. Даже ценой очевидного и серьезного внешнеполитического поражения Германии. Гольштейн был с позором изгнан с госслужбы. Война не состоялась, и пришлось ее заказчикам начинать новую партию - русско-австро-балканскую.

Итак, Бьерк не состоялся... Но осадок остался у многих. В России, отныне уже бесповоротно, верх во внешней политике взяла ориентированная на Антанту "партия войны", включавшая в себя большинство Великих князей, верхушку гвардейского офицерства и ряд государственных функционеров, таких как Извольский, Сазонов, Григорович и даже смирившийся с представляющимся теперь неизбежным русско-германским столкновением Столыпин. Царь, осознавший весь позор и импотентнцию своей последней персональной внешнеполитической потуги, с того времени обреченно и безвольно плыл по несущему его самого, династию и всю Россию к катастрофе геополитическому течению, направляемому из Лондона и Вашингтона.

Отношение же германской правящей элиты всех мастей к России, с тех пор и до самого Сталинграда, стало брезгливо-принебрежительным. Вылившись в прессу, этот настрой политического и экономического бомонда государства неизбежно повлиял на формирование антироссийского общественного мнения во всем немецком обществе, достигшего апогея к 1914-му году. Но, откровенно говоря, трудно осуждать за такое отношение немцев, убедившихся, что российская правящая верхушка готова идти с Францией и Англией до конца. "Отвратительные франко-русские тиски, сжавшие Германию с двух сторон" были для них вполне реальной угрозой существованию молодой немецкой империи, сумевшей за несколько десятилетий неизмеримо высоко поднять уровень жизни подавляющего большинства простых граждан. А за это они были готовы драться с кем угодно.

289